О Филякиной Лидии Константиновне  Десять лет спустя

Шел по городу учитель

Моему учителю –

Лидии Константиновне Филякиной

посвящается

Как в двух словах сказать о Лидии Константиновне? Ведь она учитель с большой буквы – очень талантливый, невероятно самоотверженный, удивительно щедрый. У нее мы учились ответственности находиться среди детей, бережному отношению к ним и беспощадному – к себе. И в то же время, так случилось, что многие из нас с Лидией Константиновной «на ты». Мы не всегда умели, и сейчас, наверное, не всегда умеем быть достойными такой степени доверия...

Так что не знаю, с чего начать, хоть это и банально звучит. Из всех слов, обращенных к Лидии Константиновне в этом посвящении, первое будет – прости. (Я написала его еще летом на клочке бумаги, решив сочинить посвящение в жанре письма к Лидии Константиновне: мол, сижу здесь на камне, у моря, пишу письмо и так далее. Далее не получилось. Вышла только первая строчка: «Лида, прости!»)

Никак не привыкнуть к тому, что живем-живем, день за днем, вроде бы ничего такого не происходит, никаких особенных событий, откровений, и вдруг – раз! – просыпаемся со знанием чего-то, что до сих пор было умозрительным, книжным, а теперь стало нашим точным знанием. Потихоньку зреет, а потом вот так вот вдруг случается та пронзительно неизбежная и простая перемена, что происходила до нас во множестве людей. В друзьях ли детства мы отмечали ее (что-то ты сентиментален стал, старик!) или в литературных персонажах, но раньше она вызывала неизменную добрую, конечно, но все же снисходительную улыбочку. А теперь это произошло и с нами...

Прибавляется лет, и становится необходимым думать, вспоминать, говорить – о своих родителях и о своих учителях. Наверное, и для меня наступает это время. И первое нормальное слово – это все же «прости».

Простите, мама и папа. Простите, учителя. Прости, Лида.

Простите за то, что делаем вам больно – мы не нарочно. Простите за то, что мы такие, какие мы есть – самонадеянные, неблагодарные. Но мы есть.

В общем, с тем письмом у меня ничего не вышло...

Все, что я пишу, пишет учительница. Не лягушка-путешественница. Именно учительница. Так смотреть, чувствовать, видеть, понимать, формулировать научила меня Лидия Константиновна.

У каждого своя история, как он стал учителем или кем-то еще. У меня – своя. В моей истории, если ее писать, много-много страниц будет отведено Лидии Константиновне Филякиной. Но моя история – это история всех нас, новоиспеченных учителей, которым посчастливилось у нее учиться. Мы искали образ. Образ того, каким должен быть учитель. Она дала нам его.

Мы до сих пор спрашиваем себя и друг друга: «А что бы сказала по тому или иному поводу Лида?» И – что самое интересное – отвечаем. Мое второе слово будет таким: «Спасибо, Лида, за это богатство».

Вот и вышло два словечка.

Мария Ганькина, 1999 год

Шел по городу учитель

Учитель – где бы он ни был и чем бы ни занимался – всегда на работе. Всегда озадачен, чего бы такое где наковырять и в клювике в класс принести. Бывают еще разные мысли. Но на поверку оказываются педагогическими. Ужасно.

Папа мне говорил: "Выбирай профессию, чтоб голова занята была. Чтоб дурь в нее не лезла". Уже не лезет, папа, – некуда. Голова занята даже ночью.

В этом и счастье наше, и несчастье. Несчастье – в неумении отдыхать от работы, неумении заниматься собой, своей, так сказать, личной жизнью .

Счастье – тоже в этом. Нет времени вглядеться в те миражи, что возникают перед тобой, нет времени спасать человечество, нет времени как следует, от души, себя пожалеть...

В общем, нюни распускать некогда! Надо силы экономить. Ведь завтра на урок...

Я шагаю и шагаю по Женеве... Пыхчу, но сворачиваю во внезапно взмывающий вверх узенький мощеный переулочек, вглядываюсь в туман, тщетно пытаясь распознать хоть одну снежную вершину, стою на всех мостиках и смотрю на воду, глазею по сторонам, хожу кругами вокруг кафешек, которые мне не по карману, и... и хочу домой.

“Что я здесь делаю? – каждый день я засыпаю и просыпаюсь с этим вопросом. – Одна, без языка, в чужой стране, в чужом городе”...

Наверное, так чувствует себя морковка, которую вырвали из родной грядки и посадили в соседнюю. И теперь она там, на этой соседней унавоженной грядке, и чахнет...

Назавтра я случайно выхожу на перекресток, где была вчера. И радуюсь ему как доброму знакомцу. Мне хочется идти по теперь уже знакомой улице и никуда не сворачивать. Может, я уже достаточно старая?..

Но ведь дети тоже радуются знакомому! Им тоже нравится ходить по проторенным дорожкам. Но они и свернуть в переулочек не боятся...

Или они тоже боятся потеряться в незнакомом?..

Я часами ползаю животом по карте Женевы. И тогда мне как-то спокойнее переступать порог квартиры. Уже названия улиц узнаю, какие-то дома, вывески...

***

Что я вижу в этом городе? на что смотрю? что примечаю? Что-то, наверное, совсем-совсем другое, нежели женевцы...

Первое, что я увидела, вытряхнувшись из утробы боинга в здание женевского аэропорта, – рекламное лицо соотечественника. Бонжур, Довгань! Спасибо, родной, что ты проводил меня аж до самой кормушки революции. Какие у тебя добрые глаза на этом фото, но я все равно не буду вступать в твою партию. До свидания, Довгань, через две недели!..

Я осторожненько ступаю на встроенную в пол едущую дорожку. Она не спеша везет меня по зеленому коридору к моим вещичкам и выходу в город. В детстве я читала про такие дорожки в какой-то фантастической повести...

Первое, что бросилось мне в глаза, когда я очутилась в самой Женеве, – это разрисованные и расписанные поверхности. Поверхности всего – домов, магазинов, кафе, остановок... Красочные надписи свидетельствуют о богатстве лексики швейцарского народа. А огромных размеров задницы и прочие интимные части тела – о том, что авторы рисунков молоды. Разрисованы даже кирхи, костелы, синагоги и городская ратуша, не говоря уж о стенах школ и колледжей.

Росписи выполнены в незнакомой технике. Что это? Огромные цветные фломастеры или краска из пульверизатора?

На фоне элегантных, без сучка без задоринки швейцарских городских интерьеров это даже как-то утешительно: у нас-то подростковая настенная живопись – куда скромнее. (Или это до поры до времени, пока не снизились цены на пульверизаторы?)

Так вот! – аборигены-женевцы этих картинок не видят в упор (я проверяла!) А когда ткнешь пальцем – так даже удивляются и расстраиваются.

Наверное, женевцы не замечают и регулировщиц уличного движения, которые ровно в четыре часа появляются на всех улочках, прилегающих к школам, и начинают махать своими палочками. Значит, конец учебного дня, школьники расходятся по домам...

Я вдруг замечаю, что все как один женевцы ходят с непокрытой головой – и детишки, и старушки. А ведь на улице мороз, да и снег время от времени идет...

Не так же ли и маленькие дети выхватывают в круг своего внимания какую-то деталь, которая для нас, взрослых, невидима?

Бывало, выгуливаешь сынишку...

– Мама, посмотри, как тут провода странно пересекаются!

Поднимаю голову – и не вижу...

Интересно, избирательность зрения поддается классификации? Ну возрастной, например? Или профессиональной?.. Или каждый видит свое? А уж дети и подавно видят разное. А мы их приучаем видеть одно и то же, что порой невидимо и нам самим...

Почему я об этом думаю? Да потому, что учитель – он и в Женеве учитель. (Неужели, страшно подумать, и в бунгало на Канарских островах учитель останется учителем?!)

***

Я кружу по этому городу как ученик по новому параграфу. И мне так же неуютно...

Но ведь я хочу, чтоб мне было уютно! И я начинаю обживать этот город. Приспосабливать его к себе (или приспосабливаться к нему?)

Я даю свои названия женевским улицам. Улицу Каруж (Сarouge) переименовываю в Кураж, а Маланью (Malagnou) – в Меланью...

Ученики второго класса называют “безударную гласную в корне, проверяемую ударением”, пиратской. И она становится их доброй знакомой. А “мягкий знак в глаголах второго лица единственного числа” – вежливым мягким знаком. И он становится для них живым.

***

Как же детям неуютно в новом учебном материале! Особенно если его тут же надо отвечать у доски. И отвечать то, что хочет учитель.

...Что вы говорите? Непременно надо посетить Музей истории?.. Собор Сен-Пьер?... Музей часов?..

Да найду я ваш Музей часов, только дайте вначале побродить, поглазеть, принюхаться... Не спешите морочить мне голову вашими главными достопримечательностями.

Глаза жаждут видеть странные вещи: смешные пузатые вывески, игрушечные трамвайчики... Анютины глазки под снегом... Платаны с кулачками, грозящими небу... Диковинно постриженные кустики... Величественных старушек...

Кнопку у каждой двери снаружи трамвая или автобуса (если не догадаешься на нее нажать, так и останешься стоять с разинутым ртом на остановке)...

Огнетушители, об которые спотыкаешься на каждом углу...

Машины, которые всегда и непременно хотят тебя пропустить, а ты не веришь своим глазам и расшаркиваешься с ними, как Манилов с Чичиковым перед входной дверью...

Веселых парней, которые непринужденно и с достоинством просят у тебя милостыню, а ты думаешь, чем же заслужил такое внимание к себе – ведь одет ты ничуть не лучше...

Я останавливаюсь у витрины поглазеть в телевизор. Что там? Опять “снегопад века”? “Белая смерть” в Альпах? Да, опять кружат вертолеты с продовольствием для застрявших в горах лыжников... опять взрывают лавины... опять эвакуируют людей...

...Ой, что это? Корову эвакуируют! Вертолет никак не решится взмыть вверх. Наконец-то огромная сетка с буренкой медленно  поплыла вниз, в долину. Буренка не удержалась и по дороге справила нужду – верно, от волнения... Вот показывают, как внизу ее встречают хозяева. “Ласточка наша, иди сюда”, – наверно, что-то в этом роде говорят. Распутывают веревки, гладят, чешут, целуют, радуются ей как родной...

Иду дальше... Ах, вот и парк! И сразу хорошо. Хорошо идти. Хорошо дышать. Просто хорошо... Ой, а что это за монстр? Со множеством трубок, лесенок, канатов, хоботов... Детский городок! Ура! Я чувствую себя здесь как на родине...

...И у меня постепенно начинает складываться свой сюжет про этот город. И в нем, наверное, будет место и Музею часов. Или не будет. В часах ли дело? Даже если они швейцарские...

***

Своим училкиным носом я опять чую, что кружу по незнакомому городу теми же маршрутами, что и ученики по новой учебной теме. В любом новом деле. Я старательно запоминаю это чувство сиротства, неуютства, неудобства...

Вдруг – собака. Неказистая такая. И у меня уже щекочет в горле от неожиданных слез. Ведь собака – она и в Швейцарии собака.

– Ну что, моя хорошая... Ой, какая ты хорошая...

В ее глазах – самых из всей Женевы добрых и понимающих – я опять обретаю родину...

Лебеди! Одни спят, свернувшись калачом, другие важно чистят перья. Не обращая на тебя своего высочайшего внимания. Ну совсем не швейцарские лебеди!

– Птички мои! Ласточки! Ну подите сюда... Цып-цып-цып...

***

Мне плохо от того, во-первых, что я одна. Мне бы попутчика! Но не проводника. С проводником удобно осматривать главные достопримечательности. Осмотрел – галочку поставил. Но так дороги к ним не запомнить. В другой раз все равно самому искать придется. Я о попутчике – для жизни, не для галочки. Чтоб дорогу вместе искать... Разговаривать...

Ну и, конечно, я здесь без языка. В голове еще с Москвы какая-то мешанина из английских, немецких и французских слов. Никак не решу, который из трех языков я знаю не безнадежно плохо. Но ведь наши ученики тоже еще не владеют привычным для нас, учителей, языком – языком математики, физики, географии...

Не спешить бы нам! Не раздражаться бы в ответ на их косноязычие! Не впадать в риторический гнев праведника! Язык нельзя выучить к следующему уроку! Язык приходит со временем, нарабатывается... Придумывается, набалтывается, наконец!.. И все это по мере течения жизни. Жизни с людьми. Жизни на уроке.

Дайте ребенку время побродить. И в дорогу дайте ему товарищей. Глядишь, они вместе сориентируются и найдут, в конце концов, Музей часов. А если найдут сами, то уж впредь не растеряются. И обязательно в него заглянут – ведь теперь это их маршрут.

К началу страницы